– Не говори со мной, – сказал митрополит с железом в голосе. – Не прикасайся ко мне. Все объяснения потом.
Объяснений, однако, не последовало. Вопросов же у окружения возникало всё больше. Сразу по возвращении на подворье, Алексий распорядился выгнать всех из маленького домика, что стоял отдельно от прочих, и перетащить в него свои вещи. Затем он затворился там, повелев не беспокоить, не приносить еду, не звать к молитвам…
– Обет дал владыка, – шептались монахи. – По случаю рукоположения, не иначе.
– В молчальники ушёл. Здесь так принято.
Обезопасив на время соратников, Алексий стал размышлять спокойнее. Это получилось не вдруг. Гнев и страх ещё долго владели разумом, перебивая присущие московскому священнику трезвость и холодный расчёт.
Кто же посмел? Литовцы, науськанные Ольгердом? Местные завистники? Подручные прежнего патриарха Каллиста, который вознамерился ему отомстить? А может быть, мещёрский чародей в городе объявился?
Монахам так и не удалось выяснить, кто же стоял за нападением сумконош на старое русское подворье этой весной. Тогда москвичи спаслись лишь чудом. Вернее, благодаря чутью Алексия успели сменить логово. Возможно, те неведомые враги всё же добрались до него, на сей раз используя колдовство.
Чем проклятие грозит ему лично? Судя по услышанным мальчишкой словам, ничем не грозит. А его монахам? И, главное, что теперь делать? Возвращаться в Москву опасно. Тем самым он может погубить всех, на ком строит расчёт. Княжеская семья и без того поредела от мора. Оставаться здесь? Что толку с него в Константинополе, если он затворился за стенами дома, опасаясь встретиться с кем-нибудь из помощников даже взглядом.
Вопросы сменялись вопросами…
Напрасно он отпустил мальчонку. Было бы нелишним допросить его поподробней, чтобы иметь описание этих двух заговорщиков. Впрочем, парнишка вряд ли сменил жильё. Кого-нибудь можно туда отправить хоть завтра. Но только надёжного человека, ибо слух о проклятии способен поколебать веру людей, вселить в них страх.
Глава XXVIII. Погоня
Целый месяц далеко на севере полыхали зарницы. Край чёрной тучи виднелся над Понтом. Но до Константинополя буря так и не дошла, проливая свои воды бесполезным дождём над морем. Над Царицей же городов стояла обычная, то есть едва выносимая жара.
Спасаясь от солнца, портовые чиновники засели в прохладной комнате, отведённой для стратига, но за его постоянным отсутствием занимаемой декархом Ставросом Апором. Они играли в кости, в шахматы, пили кислое молодое вино, ругали жару и судьбу.
– Всё это плохо закончится, – ворчал десятник. – Греки не желают поступать на службу, а наёмники, случись чего, не станут драться за наши дома с тем же упорством.
Ничего нового он не сказал. В разговорах они день изо дня перемалывали старые беды.
– Греки тоже не станут драться, – заметил серб.
– Это почему? – удивился десятник.
Порой серб превосходил в мрачности его самого, а уж Ставрос слыл первейшим среди мелких начальников ворчуном.
– Сколько из твоих «кондратов» уроженцы Константинополя?
– Не считал. Я, собственно, и сам не здешний.
– Вот-вот. И в других полках то же самое. Большинство из воинов не местные. Не из Города. Селяне, которые не имеют здесь ни дома, ни семьи, или редкие беженцы с азиатского берега. Кого им защищать, ради кого умирать? Ради сотника, который появляется здесь, только сопровождая императора в плавание? Ради самого императора…?
Заметив, что его начальник поморщился, Драган не стал обличать высшую власть.
– Нет, – закончил он. – Даже сербы, русские и болгары из этерии будут драться за город с большим рвением.
– Это почему? – обиделся за соотечественников Златопузый.
– Потому что для них Константинополь – сосредоточие веры. Источник света и мудрости. А вы, греки, уже привыкли и к храмам, и к иерархам, вы не придаёте значения святыням. Крест превратился для вас в почётный росчерк на гербе, догматы стали разменной монетой в полемике. Вы наслаждаетесь словом, не вникая в суть.
Разговор неожиданно взволновал серба. Непонимание, глупость, а то и явное предательство давно расшатали основу империи. И сделать тут уже ничего нельзя. Даже вполне приятные и многое понимающие люди, вроде Ставроса, не способны взглянуть в лицо истине, и уж тем более они не готовы изменить положение дел. Большинство же чиновников походят на Златопузого, но в отличие от него (в общем-то, безвредного слизняка), звери покрупнее, и гадят по крупному.
Драган решил подняться наверх, чтобы передохнуть от вина, игры и отвлечься от бессмысленных разговоров.
Жара обрушилась на серба, словно он вошёл в кузню.
Одинокий копейщик прохаживался взад-вперёд по дозорной площадке, изнывая под солнцем, но не имея возможности скинуть доспехи. Драган молча протянул воину фляжку с вином – единственным доступным средством от зноя. Тот поблагодарил кивком и тут же присосался к горлышку, легко подарив сербу весь мир за пределами живительного источника.
Мир не радовал. Тучи по-прежнему чернели далеко на севере, так и не решив двинуться к Константинополю. Небесные полки продолжали стояние, издали грозя грекам клинками молний.
Отвлечься не получилось. Далёкая недоступная буря будоражила мысль. Городу не хватает хорошей грозы. Природной тоже, но больше той, которую затевают люди. Не хватает очищающего ливня, вселенской встряски, способной согнать ожиревших стервятников с насиженных на гниющей падали мест.
Драган каждой частичкой тела жаждал подобной грозы, мало того – делал всё, чтобы приблизить её начало. Однако он частенько ловил себя на непонятной жалости ко всем этим недотёпам, что коротают дни в своём относительно сытом мирке, выросшем на некогда богатейшей почве истории и веры, ныне, увы, совершенно выхолощенной, опустошённой.
– Корабль, – копейщик, возвратив флягу, показал рукой на восток.
Ладья, предназначенная скорее для небольших речных переходов, нежели плавания по морю, зашла в устье Золотого Рога. Северная буря серьёзно потрепала её но, как ни странно, не утопила, хотя с такой осадкой ладейку должна была перевернуть даже небольшая волна.
Корабль не привлёк бы внимания. В такое время их шныряло по заливу множество. Но большинство бросали якорь в устье, напротив латинских кварталов. Этот же двинулся вглубь залива, хотя с берега ему что-то орали и подавали вешками знаки. Вряд ли иноземное посольство. Те, как правило, вставали под стенами и высылали вперёд вестового; у ворот сейчас толпились бы вельможи, а на саму ладью поднялся бы провожатый, чтобы упасти от нахальных соседей.
– Опять какие-нибудь монахи? – подумал вслух серб. – Вряд ли. Им незачем сердить латинян. Достаточно переговорить с береговой стражей да отправляться дальше, по своим церковным делам.
То, что генуэзцы всё-таки рассердились, стало понятно, когда со стороны Галаты вдогонку ладье бросилась галера. Ещё одна отошла от берега восточной части Константинополя, где располагались латинские кварталы. Свежие гребцы налегали на вёсла, а капитаны даже не позаботились о парусах, полагая, что залётному купцу и так не уйти.
Одновременное выступление с двух берегов означало, что генуэзцы что-то пронюхали о судне или о его грузе заранее.
– Корабль! – куда громче возвестил копейщик. Раз ладью преследуют, об этом следовало оповестить начальство.
На башню поднялись Ставрос и Златопузый.
Десятник довольно ухнул, почуяв развлечение. Грек вздохнул, заранее считая пошлину ушедшей в лапы латинян. Драган краешком рта улыбнулся – у его начальника ещё хватало совести, хотя бы на вздох.
Стражники оживились. На стенах появились даже те, кому позволено было отдыхать в тени. Прохлада не спасала от скуки. Воины принялись спорить, успеет чужеземный торговец достичь Влахернской гавани, или его раньше перехватят преследователи. Кто-то побился об заклад, другие поддержали.
– Не уйдёт, – заявил десятник, оценив на глаз скорость кораблей и расстояние между ними.
Воины с начальником не спорили, а серб фыркнул.
– Ставлю солид, что торговец успеет к нам раньше.
Ставрос, прищурив глаз, резко повернулся к приятелю.
– Хорошо живёшь, – бросил он. – Я не смогу ответить. У меня попросту нет таких денег.
Драган посмотрел на него с неожиданной сталью во взгляде.
– Ты бы мог поставить на кон что-то другое, – сказал он. – Скажем, некий пустяк.
– Что за пустяк? – насторожился десятник.
Он не любил давать обещаний, а серьёзность, с какой чиновник предложил ставку, свидетельствовала, что на уме у того совсем не ерунда.